style="margin:0cm;margin-bottom:0.0001pt;text-align:justify;text-indent:1cm;font-size:16px;font-family:'Times New Roman';">– Я вам чайник поставил, – пропел Димка, повернулся ко мне и строго добавил: – Сидишь тут и ждёшь меня. Не вздумай выйти из дома. – Он чмокнул меня в щеку, вполне невинно, и направился на выход. Уже в дверях повернулся и бросил Жанне: – Тебе советую тоже самое, кстати.

– Спасибо за заботу, – проворковала ему в спину сестрица и на меня уставилась.

«Не дождешься, – мысленно сказала я. – И не подумаю ревновать».

Я умылась (Жанна бродила в это время по дому), налила чай в две кружки и позвала её. Та не замедлила явиться, шагнула ко мне и раскинула руки:

– Давай, обнимемся что ли, младшенькая!

Она права. Я действительно младше на одиннадцать минут. Только ни опеки, ни заботы о «младшенькой» в её глазах я не заметила, одно ехидство. Но так нельзя, сестры должны быть близки, поддержкой друг друга, как бы банально это не звучало. Я шагнула навстречу, Жанка заключила меня в объятия, едва прижавшись к плечам ребром ладоней, будто у неё ногти не высохли. Обдало меня духами… будь здоров, но за ними маскировался ещё один аромат.

– Ты пила что ли? – поинтересовалась я и забралась на стул.

– А, – отмахнулась она, – мартини. Немного. – Тоже уселась и сунула нос в кружку: – Чай? А кофе нет?

– Кофе нет. Глаза красные, платье коктейльное… пили всю ночь, гуляли всю ночь?

– Тебе какое дело! – огрызнулась она. Тут же сообразила, что перегнула палку и улыбнулась: – У некоторых, смотрю, тоже ночка выдалась бурной.

Я проигнорировала её замечание и невинно спросила:

– У мамы уже была?

Ответ я знала заранее, но, во‑первых, хотелось сбить высокомерное выражение лица сестрицы, во‑вторых, не лишним напомнить, что мать иногда навещать нужно.

– Не‑а, я сюда сразу.

– Три года не была, наконец, приезжаешь… и первым делом сунулась в необитаемый дом? Что ты тут забыла?

– Сама же говоришь, видок у меня не свежий. Пару часов здесь покемарю, а потом и в родные пенаты можно, – потянулась Жанка и зевнула. Она подхватила кружку, отпила хороший глоток и засмеялась: – На любовное ложе не претендую, на диване лягу. Ты матери пока ни слова обо мне, сюрпризом хочу. Разбудишь часика через три?

Она подхватила сумку известного и недоступного для меня бренда, больше похожую на саквояж, и двинула в комнату, не дожидаясь моего согласия. Уверена, я так и поступлю: и не скажу, и разбужу. Я немного погадала где Жанну носило. Всё это время и конкретно сегодняшней ночью. Ничего путного из моей затеи с гаданием не получилось, тогда я решила провести время с большей пользой и нажарила сырников. А после глянула на часы и пришла к выводу, что тоже имею право вздремнуть – всего‑то начало восьмого. Если не вздремну, то хоть поваляюсь. А размышлять в горизонтальном положении гораздо удобнее.

Будильник завести я не потрудилась, потому как, всерьез не верила, что крепко засну. Проснулась резко, как от толчка, и схватилась за телефон – отведенное сестрицей время для сна, закончилось ещё пятнадцать минут назад. Вот и рассчитывай на меня…

 

Жанка, как оказалось, уже проснулась. Сидела на подоконнике кухни в одном белье, свесив ноги, курила.

– Ты бы тут не дымила. Зимние рамы не выставлены, не проветрить. Тебе дать что‑нибудь накинуть?

– У тебя что, монополия на разгуливание по дому полуголой? – съязвила она и посчитала нужным немного смягчить: – Есть у меня одежда. – Сестрица затушила в чашке сигарету, подтянула одну ногу на подоконник и повернулась ко мне: – Скажи‑ка, душа моя, давно ты тут обитаешь?

Высокомерный тон Жанны способен вывести из себя кого угодно, только не меня. У меня иммунитет ещё с юности. Я поставила чайник и направилась к умывальнику.

– Ты имеешь в виду поселок или конкретно бабушкин дом? – уточила на ходу. Впрочем, ответа дожидаться не стала. – Если поселок, то неделю. Если дом, то третью ночь тут сплю.

– Выходит, третью ночь с Димасиком упражняешься?

– Тебе‑то какая разница?

– Спрашиваю, значит, есть разница. Ты не хами, давай, а отвечай, когда старшие спрашивают.

Спрыгнула с подоконника, подошла ко мне и встала вплотную. Зеркало, висевшее над умывальником, невесть какого размера, но наши лица вместились. Жанкино, ещё вчера с отменным вечерним макияжем, сегодня, с размазанной под глазами тушью, и моё, без тени косметики. Он прав, мы разные. Но это сейчас. А если сестрицу умыть, свернуть из волос такую же дульку, как у меня? Или же, наоборот, мне подвести глаза, заложить одну прядку за ухо, предварительно выпрямив волосы… Будет он нас различать тогда?

Жанна переводила взгляд с меня на себя и обратно. Провела костяшкой пальца у себя под глазами, подтерев тушь, и снова уставилась на меня. Взгляд тяжелый, с прищуром, со стороны можно подумать, что она меня ненавидит. Но я‑то знаю, это не так. Пренебрежение, скука, что угодно, но не ненависть. А вся эта возня с гляделками, обычные Жанкины «штучки», рычаги воздействия, мнит себя великим знатоком психологии.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍– Ну, вот что, душа моя, расскажи‑ка лучше, с каких это пор, ты чужое добро стала присваивать? – наконец, осведомилась она.

Ласково так, мурлыча, а между строк так и сквозит: «не вздумай мне врать, я насквозь тебя вижу». И взгляд пантеры перед прыжком.

Выходит, сползала в подпол сестренка, пока я самозабвенно дрыхла. Обнаружила пропажу… хм… каламбур – обнаружена пропажа. Ведь не про Щурова же она? Или про него? Я вытерла руки и повернулась к ней. Раз уж