Roman';">– Дело не в маньяке. Не нравится мне этот труп.

– Я бы гораздо больше удивился, понрався он тебе, – с серьезной миной заметил он. – Труп на то и труп – радости они обычно не приносят.

– Правда? – округлила я глаза и фыркнула: – Ни за что бы не подумала!

Мне бы разозлиться – умничает много – или хуже того обидеться и выйти из машины, но выходило: сама виновата. Как уж изъяснилась. Помещик на мою колкость блеснул широкой улыбкой, тут я и вовсе злиться передумала. Да и уходить, если честно, не хотелось. Мы помолчали с минуту. Я – пялясь в окно, он на меня. Начни Дмитрий выпытывать или лезть с вопросами, уверена, ровным счетом ничего не добился бы. Отмолчалась бы или отделалась обтекаемыми фразами. Тут же, меня обуяло острое желание пояснить свою мысль, я не выдержала первая и зашептала:

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍– Мужик этот убиенный не просто так в селе ошивался. Он искал Жанну, по указанию её супруга. Сестра неизвестно где, а теперь ещё и мама пропала. Я беспокоюсь.

– Пропажа твоей сестры и найденный мужчина наверняка как‑то связаны между собой… – сделал он паузу. Почесал бровь и добавил: – Только, отсутствие Людмилы Васильевны приплетать сюда ещё рано. Уверен, скоро она вернется и всё объяснится вполне прозаично.

– Маму сегодня допрашивала полиция, они её отпустили. После она, выходит, трудилась, а дальше непонятно…

Мы немного погадали, строя предположения, и замолчали. Меня настойчиво долбила мысль – пора выметаться.

Ночную тишь нарушил кокетливый, женский смех. Мы завертели головами, пытаясь определить источник веселья. В этот момент и раздалось: «Из‑за острова на стрежень, на простор речной волны…» Тянул песню меццо‑сопрано душевно, музыкально, ни разу не фальшивя. Обстановка складывалась на редкость романтичная: двое молодых людей в машине, тусклый фонарь, изображающий лунный свет, и музыкальное сопровождение…

Репертуар, конечно, не лирический и хуже того голос принадлежал маме.

Спустя мгновение из‑за угла вывернула парочка. Мама, поддерживаемая Мишаней под руку, голосила на всю округу, всякий раз взмахивая свободной рукой на особо протяжных моментах. Говорить о том, что оба характерно покачивались, явно излишне. Я почувствовала острое желание слиться с кожаной обивкой сиденья или растечься на нём огромной лужей. С кресла стечь на пол, а оттуда найти лазейку под дверью и испариться с асфальта.

Боже… стыд‑то какой! Мы тут переживаем, ищем её, с ног, можно сказать, сбились, а Людмила Васильевна наклюкаться изволила! Я осторожно глянула на Помещика – может при слабом освещении он её попросту не узнает? Судя по вздернутым вверх бровям – исключено, узнал. В доказательство мой собеседник тихонько присвистнул и направил на меня свой взор. Повисла неловкая пауза. Я сморщила нос и скривила губы, выдавив из себя лишь неказистое «упс».

– Потрясающе! – воскликнул Помещик и сложил себе на голову руки, словно хотел удержать ещё кучу различных слов и эмоций.

Его ладони сместились ниже, накрыли глаза, а из груди вырвался смешок. Потом ещё один и ещё, по нарастающей. Пока он не заржал в полную силу. На удивление его смех не обидел – заразил. Я не сдержалась и засмеялась тоже, напряжение в эту минуту значительно отступило.

Однако, расслабляться до крайности не видела повода. Точнее, мне его не давала маман, потому как, идти домой она похоже не собиралась. Вертелись они возле лавки под кленом и, судя по всему, планировали на ней устроиться. Мишаня уже опустил на скамейку зад и тянул маму за руки, она покачивалась, нетвёрдо держась на ногах, и продолжала выводить куплеты. Я открыла дверь авто и засеменила к ним, пока из своих квартир не повыскакивали соседи. «Волга, Волга, мать родная…»

– Мама! Ты чего распеваешь, ты в своем уме?! – зашипела я.

– Душевную народную песню, – с вызовом мотнула она головой, хотя я имела ввиду не репертуар, а пение в целом. Мама расправила грудь, покачнулась и уперла руки в бока: – А вы небось ждете, мать «Владимирский централ» запоет или какие‑нибудь «Мурки», этого добиваетесь? – Я скривилась, услышав эту пьяную белиберду. Шагнула к ней с намерением взять под белы рученьки, мама показала мне комбинацию из трех пальцев и завопила: – А вот шиш вам! И сестрице своей передай. Э‑эх! Растила их, душу вкладывала и что?

Уточнять «и что?», разумеется не стоило. В любом случае, ничего вразумительного, под воздействием алкоголя, мамин мозг выдать не способен. Я настойчиво ухватила её под локоток и бросила оценивающий взгляд на Михаил Андреича – поможет увести или самому помощь требуется? Тот икнул, прищурил один глаз и заблеял «Отсижу за чужие грехи…»

О, господи, дай мне сил!

– Ну‑ка, цыц! – шикнула на него я. – Закрыли рты, шагом марш домой!

Мама сопротивлялась. Я уже всерьез подумывала сбегать за баб Тасей, удивляясь, что соседка ещё не высунулась в окно, как с другой руки маму подхватил Помещик. За всей этой суетой с родственниками, я даже не заметила в какой он момент подошёл. Та сфокусировала на нём взгляд, ойкнула, брякнула «пардон», по‑королевски вскинула подбородок и позволила, наконец, увести себя в квартиру.

Пока я возилась с мамой в спальне, Дмитрий сделал второй рейс, по доставке алкоголиков в места их пребывания, и определил Мишаню на диване в гостиной. Мы стояли напротив друг друга в гостиной и похоже оба не знали куда себя деть. Выглядели умаявшимися, раскрасневшимися. Я краснела ещё и от стыда. Отвела взгляд, усиленно делая вид, что меня интересует свернувшийся калачиком Мишаня, шагнула к нему, накрыла его пледом и поняла: дальше тянуть некуда, нужно как‑то перебороть неловкость.

– Чаю? – пискнула я, решив для начала проявить