Процессия двинулась куда-то по улице. Молодожены шли пешком. Торик щедро зачерпывал из поясного кошеля горсти медных монет и расшвыривал их над головами зевак и прохожих. Там, где падали деньги, происходило секундное замешательство, а потом люди торопливо опускались на землю и собирали красные кружочки, стукаясь лбами, но не допуская никаких ругательств.

Ну, сию минуту или никогда! Аткас, задержав дыхание и ощутив тяжелые и частые удары сердца, бьющегося где-то в глотке, стал медленно считать про себя до пяти. Решиться или нет? Взять на себя грех?

Они уходили все дальше и дальше, вокруг бурлили водовороты людей, собирающих «счастливые» монетки, им сопутствовали рваные звуки инструментов, на которых пытались играть на ходу музыканты… На утрамбованной земле остались лежать оранжевые, голубые и красные лоскутки ткани, поломанные стебли ранних цветов и разодранные на лепестки бутоны. Процессия уходила вдоль по улице, а Аткас все никак не мог решиться. Он опустился перед деревом, надежно укрывшим его от праздных наблюдателей, на колени и уперся в ствол лбом и руками, чувствуя шероховатость коры и с мукой расцарапывая об нее кожу.

«За что, о боги, за что? — бился и стучал в голове вопрос, на который было бы сложно найти ответ и мудрецам. — Почему я чувствую, что не имею права разрушать их счастье? Подошла бы ко мне Цила, появись я там? Осмелилась бы она бросить Торика? Неужто она вышла за него замуж из-за денег… Она не будет со мной счастлива! Я и свою-то жизнь не могу устроить, что уж говорить о ее».

Глубокий вдох — и перед ним раскрылась вся гамма запахов проснувшейся древесной жизни. Терпкий и в то же время свежий аромат щекотал ноздри и в то же время странным образом успокаивал. Солнце ложилось мягкими пятнами света сквозь светло-зеленую листву и сглаживало острые углы отчаянных мыслей.

Несколько отрешенно Аткас подумал: «Я оруженосец. Мне предстоит поездка в самый красивый и великолепный город Роналора. Да любой на моем месте счел бы себя счастливцем! А Торик пусть идет прямиком в Свардак. И Цилу захватит вместе с со… Нет, а Цила пусть будет предоставлена сама себе».

И он пошел прочь, в сторону, противоположную той, в которой удалилась свадебная процессия. Помедлив, он все же подобрал с земли яркий, трепещущий в ладонях малиновый лоскут. Позже он его спрячет подальше, в укромный кармашек на одежде, но сейчас Аткас просто скомкал тряпочку и небрежно убрал за пояс.

***

На востоке небо окрасилось бледно-розовым. Четкие черные деревья стражами встали на дороге и тихим шорохом ветвей провожали медленно ехавшего Аткаса. Предрассветная мгла начала рассеиваться, повсюду на траве и листочках низко стелющегося по земле кустарника виднелись мягко поблескивающие капельки росы. Изредка кое-где проснувшиеся птахи заводили несмелые трели, словно распеваясь перед основным выступлением.

На дороге в обе стороны было пусто, никто никуда не ехал в этот ранний час. Свежий воздух казался густым и плотным, казалось, что его можно зачерпнуть рукой и отведать. Ночная прохлада еще не отступила, а редкие дуновения ветерка были ощутимо холодными и заставляли юношу зябко вздрагивать.

В деревнях, которые он неспешно проезжал, над некоторыми домами уже стояли столбы серого дыма: там готовили завтрак, но большинство людей еще сладко спали и видели десятые сны. На стремительно голубеющем небосводе белыми контурами проступал лик луны, видный даже днем. Месяц Грез Луны не зря получил свое название. Ночью, когда Аткас мучился бессонницей и смотрел в звездное небо, луна поразила его своими размерами, ее округлые бока занимали, казалось, полнеба, а розовато-серый свет позволял читать, не напрягая глаз. Впрочем, ему было не до книг, даже умей он читать.

Грустные, даже страшные мысли приходили ему в голову этой ночью, когда он, закинув руки за голову, глядел широко открытыми глазами вверх. Если бы осуществилась хотя бы ничтожная часть замыслов, не миновать бы ему Свардака. Любые злодеяния меркли перед одной-единственной прихотью его воображения. Каких только кар и несчастий не призвал он на голову Торика, какими грязными ругательствами не осквернил уста! Проходили минуты, и он раскаивался в своих мыслях, даже жалел Цилу. Но еще через мгновение в мозгу вспыхивали разные картины, в которых его любимая занималась с Ториком непотребными вещами, и гнев затоплял его с головой, кровавые звезды начинали водить хоровод перед внутренним взором, и он вновь призывал всех демонов и злых богов покарать неверную.

Впервые в жизни он не боялся ни гоблинов, ни свирепых волков-людоедов, ни иных тварей. В любое другое время он пришел бы в ужас от мысли, что ему придется ночевать одному в лесу, но сейчас весь страх его покинул. Мимолетные мысли о врагах, подстерегающих его за деревьями, заставляли кулаки сжиматься, и он желал, чтобы кто-нибудь появился перед ним и посмел на него напасть. Он не сомневался, что превратил бы этого врага в фарш, растерзал бы его на тысячу кровавых кусочков.