— С тобой побыть…

— Мне никто не нужен! Никто!.. Кроме Богдана… — и опять залилась слезами. — Вся жизнь у меня — не так! Полюбила Миро — он в мою сторону и не смотрит! Теперь вот Богдан…

— Но ведь с ним-то у тебя все хорошо.

— Хорошо-то хорошо, только где он, что с ним? Знаешь, самое страшное — это неизвестность.

— Я понимаю, Люцита. Я вот тут принес тебе… — и Степка достал из-за пазухи букетик самых обычных полевых цветов.

— Ой, что это? — воскликнула Люцита, не столько от радости, сколько от неожиданности.

— Помнишь, когда в детстве тебя кто-нибудь обижал, я всегда приносил тебе такой букет, ты переставала плакать и смеялась…

— Помню. Мне щекотно было, вот я и смеялась.

— То есть как это — щекотно?

— Ну, ты когда приносил его, то всегда совал мне под нос — вот мне и было щекотно.

— А я думал — ты от радости… — Степка выглядел большим разочарованным ребенком. — Я вот всегда радовался, когда тебя видел.

— Степа, так дня ж не было, чтобы ты меня не видел!

— Зато я помню тот день, когда я увидел тебя по-особенному. Ты танцевала, кружилась, и юбка у тебя кружилась, и волосы, и в твоих волосах запутывалось солнышко!..

— Как это?

— Ну, я тогда на земле сидел, а ты танцевала, и за твоей спиной светилось солнышко. А мне показалось, будто оно у тебя в волосах запуталось… И я еще тогда подумал, что когда-нибудь я поймаю солнышко, запутавшееся у тебя в волосах.

— Господи, сколько ж нам тогда лет-то было?

— Лет пять.

— Так значит, ты все эти годы не за мной бегаешь, а за солнышком? — Люцита лукаво улыбнулась. — Хороший ты человек, Степка, но не поймать тебе солнышка в моих волосах, не поймать.

— Я знаю, Люцита, просто я хотел, чтобы ты улыбнулась.

— А я и улыбнулась!…И знаешь, что я тебе еще скажу: ты обязательно встретишь другую девушку и забудешь про солнышко в моих волосах.

— Никогда я тебя не забуду. Ты — мое солнышко, и пусть никогда я не поймаю его в твоих воло-еах, но и никогда не забуду, что однажды оно там запуталось и осветило всю мою жизнь… И ты даже не представляешь себе, Люцита, как я тебе за это благодарен!

— Степка, Степка…

— Дай мне руку.

— Зачем?

— Дай, — Степан потянул ее за руку, поднял с постели и закружил по палатке. — Вставай, Люцита, вставай! Хватит хоронить себя в палатке, идем на улицу — прогуляешься, подышишь воздухом!..

— Не нужен мне воздух. Богдана нет — и дышать мне незачем. И жить я больше не хочу!

— А я не хочу, чтобы ты кисла в этой палатке. Ты думаешь, твоему Богдану легче будет оттого, что ты здесь киснешь? А, Люцита? Вот придет он и спросит меня: "А что это Люцита тут сидит, бледная вся, круги под глазами?.."

— А чего ты решил, что он именно тебя об этом спросит?

— А кого ж ему еще об этом спрашивать, Люцита, как не меня, а? — и все это, кружась, кружась быстрее и быстрее. — Скажет: "Почему гулять не водил?"

Так что идем, идем!

— Ну и смешной же ты, Степка! — Люцита и в самом деле уже смеялась.

— Смешной-смешной, но погулять тебя выведу — по травке походишь, в небо посмотришь, и Богдана легче дождешься. Идем, идем!

И Степан вытащил-таки Люциту из палатки, вытащил на луг, потом в лес, потом на озеро — вытащил на свободу.

Кто бы еще Рыча вытащил…

* * *

Тамара еле вырвалась из крепких рук Астахова, который тряс ее за плечи, как будто старался вытрясти всю правду и ждал, когда она — правда то есть — вывалится наружу и звякнет об пол, поблескивая всеми своими гранями.

— Пусти меня! — закричала Тамара, — Я не виновата, не виновата в смерти твоей жены! Да, я ее не любила. Никогда не любила, но смерти ей не желала.

— Но ребенок!.. Как ты могла?

— Могла! Антону было пять лет. Я любила тебя и не хотела, чтобы кто-нибудь мешал нашему счастью!

— Я любил бы и сына, и дочь…

— Ерунда! Целая любовь всегда лучше, чем половина. Я ни с кем не хотела тебя делить!

— Ты… Ты — не женщина, ты просто исчадие ада! Как же я в тебе ошибался…

— Нет, это я в тебе ошибалась, Коля. Ты так и не полюбил сына! Ты вечно его упрекал и унижал!

— Неправда! Я всегда надеялся, что он станет мне помощником.

— И поэтому вечно был им недоволен?

— Но если он все делает не так!

— Значит, ты ему плохо объяснял!.. А вот теперь представь, Коля, — если бы рядом была дочь. Ты забыл бы о сыне! Поставил бы крест и на мне, и на нем!.. И, глядя на дочь, ты всегда вспоминал бы о Жене, всегда…

Тамара утерла слезу, а Астахов взял фотографию первой жены, посмотрел внимательно в глаза своей Жене, потом перевел взгляд на уже не свою Тамару.

— Тома, ты дура.

И собрался было выйти. Но его остановил голос Тамары: