Олег Кудрин

Роковая любовь

Кармелита – 1

Посвящается цыганке Рите

Пролог

Сколько помнила себя Кармелита, табор все шел и шел, осенью – на юг, весной – на север. Конечно, точнее было бы сказать – ехал. Только так никто не говорил. Была в этом слове – «ехать» – глупая суетливость, намекающая на конечность пути. А табор – он идет.

В пути столько интересного!

Особенно летом. Можно задирать мальчишек, можно заливисто ответно лаять на остающихся позади деревенских собак. Но лучше всего – дождаться привала, чтоб залечь в душистую траву. И втягивать, впитывать в себя всем телом эту знойную, жужжащую летнюю жарынь.

Так проходили медленные детские минуты и даже часы. А там, глядишь, и отец Кармелиты Баро Зарецкий вдруг задумывался: а где ж это его хорошая, его единственная девочка? И начинал выискивать шалунью среди цыганских машин, мотоциклов и старинных кибиток. Да не молча, а с зычным баронским криком:

– Кармелита‑а‑а!..

Заслышав отца, девочка хитро улыбалась в предвкушении новой игры. Прижав ноги к груди, она сворачивалась в маленький смуглый калачик – ждала, когда же ее найдут. А вот сердце, напротив, начинало стучать предательски громко. И как ни успокаивала его Кармелита, оно гулко выводило размеренную барабанную дробь: «Бум! Бум! Бум!»

Наверняка именно из‑за этого громкого стука отец находил ее до обидного быстро – в полминуты. Шел он по‑цыгански тихо, не пиная, а поглаживая ступнями матушку‑землю, дарительницу вечной дороги. Но все равно сухие, хрусткие стебли отмершей травы выдавали его приход. В предвкушении развязки барабанная дробь в груди становилась быстрой‑быстрой: «Бум‑бум‑бум‑бум‑бум…»

И вот, наконец, с криком «А, вот ты где!..» Баро хватал дочку‑комочек и быстро‑быстро бежал с ней к своей лошади, забрасывал ее на седло, сам прыгал следом.

Так начиналась еще одна любимая игра Кармелиты – сумасшедшая скачка по буйным волжским склонам. Топот копыт, свист в ушах, упругий ветер, бьющий в лицо, мускулистая мощь красавицы‑кобылки по кличке Ночка и спокойная сила отца‑всадника…

Как же не хотелось, чтобы в одно мгновение все это обрывалось! Но…

Зарецкий всегда останавливал Ночку у реки. Вот уже много лет табор Зарецких кочевал вдоль Волги. А часто и за реку забирался (оттого их и назвали Зарецкими). Другие ромы смеялись: «Эй, Зарецкие, что за странная какая любовь к Волге. Любить надо румны‑женщину, а не речку!»

Наверно, от этих обидных слов Зарецкие иногда пытались уйти от Волги куда подальше. Однако ж всегда к ней возвращались. Нет, видно не зря столько народов называют ее Матушка‑Волга!

А потом становилось темно – наступала ночь. Хотелось чего‑то загадочного, страшного. И тогда девочка шла к самой древней кибитке, где лежала‑отдыхала прабабушка Ляля‑Болтушка. Из детей к ней ходила только Кармелита. Даже мальчишки побаивались старуху (хоть никому в этом не признавались).

Годы иссушили Лялю, когда‑то, говорят, страшно красивую. А теперь – красиво страшную. Целыми днями она лежала в кибитке, потирая искривленные старостью руки и ноги. Оживлялась Ляля лишь к вечеру, приняв «глоточек водочки» (только глоточек и никогда больше). Тут‑то к ней и приходила Кармелита, и начинали разговаривать обо всем – обо всем. О Боге, живущем в высоком небе, о хитром и веселом цыгане Зубчане, прославившемся на всю Волгу, о жизни, природе, пути, смерти…

А однажды Кармелита захотела узнать о любви.

– Сколько же тебе лет, лачо‑хорошая? – удивилась Ляля.

Кармелита подумала, чтоб не ошибиться, и очень уверенно ответила:

– Шесть.

– Тогда понятно, – кивнула старуха. – Большая уже. В следующем году работать начнешь, с бабкой своей – Рубиной, да с другими женщинами гадать станешь…

– Да? – удивилась Кармелита, она не знала, что в ее жизни грядут такие перемены.

– Да.

– Ляля, Ляля! Погадай мне! – защебетала девочка.

– Я своим не гадаю.

– Ну, тогда… научи гадать!

Старуха улыбнулась, раскусив и оценив хитрость девочки.

– Поучить – это да. Поучить – это можно…

Ляля задумалась, выбирая способ гадания.

Кармелита терпеливо ждала, боясь вздохнуть громче обычного.

Наконец Ляля произнесла:

– Неси бумагу, внученька. Да только смотри, чтоб чистая, не изгвазданная!

Девочка убежала и вернулась со старой газетой, в которую раньше была завернута банка сметаны, выцыганенная у селян.

С неожиданной ловкостью Ляля приподнялась и села, скрестив по‑турецки ноги. Тут же откуда‑то достала поднос и спички.

– Комкай газету, внучка. Комкай! И думай о жизни будущей…

Кармелита сморщила лоб и принялась старательно жамкать газету. Через пару мгновений бумажным комочком, образовавшимся в ее руках, вполне можно было играть как мячиком.

Старуха важно приняла белый комок, положила его в центр подноса и скомандовала:

– Лезь ко мне, в кибитку.

Мальчишки из табора вряд ли б залезли, а Кармелита не побоялась. Примостившись рядом с бабушкой‑гадалкой, она завороженно смотрела на комок.

Ляля чиркнула спичкой, тихим шепотом что‑то сказала. И совсем уж догорающей спичкой подожгла газету. Та сразу вспыхнула, отбрасывая на полотняную внутренность кибитки рыжеватые блики и тени. Это было как кино – только успевай следить. Бумага горит быстро. Поэтому и огненные картинки сменяли друг друга все бойче: кони, люди в сшибке, могильный бугорок, ножи и снова люди… А вслед за этим калейдоскопом, точнее даже – наравне с ним, шли Лялины слова, все быстрее слетавшие с сухих губ:

– Вот, хорошо… Нет – плохо. Вижу конец пути, остановится наш табор, осядет. В селе… Нет! В