Тимофей Печёрин

Последняя милость

1

Отворив ставни, Руфус еще раз выглянул наружу. Вот только зачем? Он и сам толком не знал. Как будто для приличия, словно ритуал соблюдал какой‑то.

И лишний раз убедился: по ту сторону крепких бревенчатых стен дома по большому счету ничего не изменилось. Вернее, не так – по сравнению хотя бы со вчерашней ночью перемены были и разительные. Причем не того сорта, что бывают желанны. Зато если сравнивать с тем, что лекарь видел за окном хотя бы полчаса или час назад, разницу уловить было сложно.

Все та же густая темнота, если не сказать чернота, царила над селением. Все те же пятна огня – единственного оружия, доступного местному люду – мерцали и трепыхались в этой черноте, как рыбы в морской глубине. Все так же ночь, обычно тихую, теперь нет‑нет, да оглашали крики страха да вопли боли. Их, впрочем, Руфус мог слышать и сквозь стены, открывать для этого ставни было вовсе не обязательно. Как и для того, чтобы убедиться: церковный колокол все так же звенит не смолкая, с каким‑то отчаянным упорством.

И все так же мимо домов и оград медленной, будто вразвалочку, неуклюжей походкой движутся темные фигуры, в ночном мраке похожие… да‑да, только похожие на человеческие. Хотя, справедливости ради, когда‑то и они были людьми.

«Настоящие хозяева ночи! – промелькнула в голове лекаря мрачная мысль, – а то и вовсе хозяева этого гребаного мира…»

Затем Руфус позволил себе, хоть горькую, но усмешку. Происходящее заставило вспомнить любимую им самим фразу: «Поздно пить микстуру». Именно этими тремя словами лекарь отзывался о больных, чей недуг зашел до того далеко, что лечение вряд ли поможет.

И не только о них. То ли в шутку, то ли в порядке иносказания эту фразу Руфус приплетал к самым разным житейским ситуациям, будь то достигшая опасного накала или просто слишком долгая ссора, испорченная еда или чья‑то роковая ошибка, не подлежащая исправлению. Или, как в этот раз – какая‑то напасть, свалившаяся неожиданно. И из‑за неожиданности этой предпринять что‑либо, дабы обезопасить себя, люди просто не успевали. Ну, по крайней мере, в большинстве своем.

Когда одним, самым обычным летним вечером сельское кладбище превратилось из обители вечного покоя в плацдарм силы, враждебной всему живому; когда оная сила прорвалась через него в этот и без того несчастный мир, будто гной из нарыва – тогда и впрямь стало «поздно пить микстуру». Как, впрочем, и возводить укрепления: рвы там, валы с частоколом. Или пытаться выковать оружие, тем более из серебра, которого‑де нечисть особенно боится… и которого, впрочем, все равно не найти в этом небогатом селении в достаточном количестве.

Да даже звать на помощь местного барона, чтоб нагрянул со своей дружиной и задал мертвякам трепку, было поздно. Пока его милость там, в замке своем людей соберет, пока они подоспеют… если соберет и если подоспеют вообще. А скорее всего владетель с бравыми ратниками даже не почешутся. Ну, то есть, почесаться‑то кто‑то из них, конечно, может. Но вот набег нежити на подвластные земли эти ребята в доспехах наверняка предпочтут переждать в безопасности замковых стен.

Так что рассчитывать и Руфус, и его односельчане могли только на себя. На стены своих жилищ – если те достаточно крепкие. На собственные руки – дай‑то Всевышний, чтобы силы в них хватило, чтобы достаточно твердо держать мотыгу, топор, лопату или еще что‑нибудь, что можно использовать как оружие. На огонь, который от любого ходячего трупа оставит лишь горстку золы и костей. Ну и на церковь еще. Святой отец, было дело, уверял, что в молитвенный дом всякой нечисти путь заказан. И теперь был готов принять страждущих – потому, собственно, колокол все звенел, просто‑таки надрывался.

Только вот до церкви еще добраться надо. Добраться по улицам селения, кишащим мертвяками. А уж такие прохожие и попутчики способны любую дорогу сделать долгой до бесконечности.

Так что лично лекарь Руфус рассчитывал больше на собственный дом. А особенно на подвал, который он, в отличие от большинства односельчан, в жилище своем предусмотрел. Именно туда, в подвал, лекарь спровадил жену и детей – сразу же, едва в воздухе запахло жареным… нет, скорее, тухлятиной и землей разрытых могил.

Вскорости Руфус и сам намеревался присоединиться к домочадцам в этом новоиспеченном убежище. Надеясь, что, во‑первых, стены и дверь самого дома окажутся достаточно крепкими, чтобы не дать мертвякам попасть на порог. И уже, во‑вторых на то, что, даже оказавшись у него в доме, нежить не догадается отворить люк в полу да спуститься вниз.

Еще, разумеется, надежды Руфуса зиждились на том, что игра с огнем, затеянная односельчанами, не приведет к пожару, после которого от домов останутся одни головешки. А главное: с рассветом, как верил‑утешал себя Руфус, нашествие мертвяков должно сойти на нет. Точно лекарь не знал – с нежитью так близко столкнулся впервые. Но верил (предпочитал верить!) слухам, согласно которым порождения Скверны только по ночам и подвижны, и боевиты. А при свете дня словно скукоживаются и увядают. Становясь не то беспомощными, как дождевой червяк на каменной плите, не то теми, кем им и полагалось быть: просто полуразложившимися останками человеческой плоти.

Почему это происходило… должно было произойти, Руфус мог только гадать. Слухи вообще никогда ни точностью не отличались, ни были отягощены какими‑то внятными объяснениями. Во всяком случае, ни при чем здесь был страх перед солнечным светом – животворящим и оттого противным всему, что враждебно малейшему проявлению жизни. Давно уже этот мир не видел солнца, светом дневным наслаждаясь лишь сквозь повисшую в небе серую пелену. Но